"БУДУ ЛЮБИТЬ ВСЕГДА"

Анатолий Маркуша

(Продолжение. Начало в № 1, 2 - 2005)

Придумал Леха Вольнов.

В первых трех классах Леха с нами не учился. Пришел в четвертый. Длинный, "дядя, достань воробышка!". Ходил враскачку, руки мотались. Его никто не задевал, он тоже ни к кому не лез. Я долго не мог сказать, что Леха за парень,- новенький и новенький. Сперва мы с ним почти не разговаривали. Появился контакт оттого, что нам оказалось домой ходить по дороге. Пока топаем, про то про се обмениваемся.

Как-то он говорит вдруг:

- А меня из старой школы коленом под зад - с треском вышибли!
Мне интересно стало, за что вышибают да еще с треском. Все-таки образование у вас обязательное, значит, хочешь или не хочешь, а закончить школу должен. И я спросил:
- А за что?
- А не раззвонишь? А то мне папаша голову чик-чирик - и собакам! Клянись. Вот, говори: "Не сойти мне с этого места... стать последним пресмыкающимся гадом... если я разглашу доверенную..." - Тут Леха забуксовал - видать, не хотелось ему произносить слово "тайну", и я подсказал:
- Доверенную мне информацию.
- Во-во! Информацию, правильно.

Я поклялся, он рассказал. В старой школе была училка - "гадюка из гадюк" (его точные слова), всех оскорбляла, а бывало и подзатыльники отвешивала. Короче, житья от нее никому не было. Один раз училка нажаловалась Лехиному отцу, вроде Леха ей грубит, мешает вести уроки, нехорошо подглядывает за девчонками.

Папаша у Лехи вспыльчивый, как порох, долго не рассусоливает, сгреб Леху - и ремнем. Сначала отходил, а потом спрашивает:
- Знаешь, балбес, за что?

Леха стал клясться, что гадюка учительница все наврала. Он ей не хамил и за девчонками не подглядывал. Отец не очень поверил, но все-таки сказал:
- Если ты сейчас не врешь, считай, выдано тебе под аванс, в счет будущих художеств. С этим вопросом все. Можешь гулять.
Спорить было поздно. Поезд ту-ту - ушел, рельсы разобрали.

А обида осталась. Обида грызла. И Леха решил училке отомстить. Был у него маленький, чуть больше спичечной коробки, фотоаппаратик. Немецкий. Получил в подарок. Леха здорово насобачился этой игрушкой снимать. Клацнет из-за угла - никто не заметит даже. Но этого мало. Лехе вообще нравилось заниматься фотографией: он не только щелкал - сам проявлял, увеличивал, сам печатал снимки, делал фотомонтажи.

Тут Леха замолчал и предложил:
- Айда ко мне! Покажу чего - закачаешься!

Ну, я вспомнил сразу: лучше, как говорят на Востоке, один раз увидеть, чем сто раз услышать, и не стал ломаться. Мы пошли к Лехе. Он жил в новом, нарядном доме. Чтобы попасть в подъезд, надо было знать секретный код и нажать на ящичке с кнопками определенные цифры, иначе дверь не открывалась. Квартира была большая, вещей полно. Я даже подумал: и для чего людям столько всего сразу? Но спросить у Лехи ничего не успел: он завел меня в свою комнату, дверь - на ключ, подставил табуретку к шкафу, залез и с самой верхотуры достал черный пакет. А там фотографии - наверное, вырезанные из заграничных журналов картинки. На всех, на всех - голые женщины и голые женщины с голыми мужчинами.

- Ну, как? - спросил Леха, дав мне поглядеть картинок пять.
- Голые! - сказал я. - Есть красивые...
- Лопух! - объявил Леха.- Это же порнография высшего класса! Секешь? Вижу, не секешь! Слушай... Он говорил долго и с удовольствием. Признаюсь, я узнал много нового. Столько, что едва не позабыл спросить: а при чем тут учительница, из-за которой его выгнали из старой школы?

Но Леха ничего не забыл и рассказал, как было дело.

После отцовской выволочки он сфотографировал училку с разинутым ртом, когда она выдавала кому-то очередной разнос. Снял, понятно, скрытно. Потом выбрал в своей коллекции подходящую тетку с дядькой, отчекрыжил училкину голову от фотографии, аккуратно подогнал и наклеил на место теткиной головы на картинке. Переснял. И все получилось как по правде: и училка, и дядька.

Это свое "произведение" фотографического искусства Леха размножил и пустил по ребятам. Надо ли говорить, какое оно произвело впечатление...

А попался он совершенно случайно, когда запихивал фотографию в классный журнал и не заметил завуча. Тот подошел, увидел, и... произошел "атомный взрыв".

Вот такая оказалась у Лехи тайна. Удивил он меня? Да не очень. Раньше, давно, я гораздо больше удивился от совсем не такой тайны. Рассказать?

Мы еще в школу не ходили. Кто-то научил Олю, а она меня, а потом и другие ребята стали собирать цветные стеклышки. На прогулках все мы под ноги глядели: как блеснет осколочек - коршуном! Вы никогда не искали цветных стеклышек? Знаете, как трудно! Зеленые, оранжево-коричневые еще попадаются, синие - тоже, а вот красные или голубые - большая, скажу, редкость.

Мы тогда просто свихнулись на этих стеклышках. Кто куда свои находки прятал, не могу сказать, а мы с Олей устроили тайник. Это она придумала. Выкопали ямку за старым сараем. Наш детский сад в древнем доме помещался, у входа здоровенная яблоня росла. Попробуй, найди в Москве еще где-нибудь такую яблоню! Ямку выстелили травой, поверх лоскуток старого плюша положили. А закрывали тайник фанеркой, сверху - для маскировки - надвигали корявые, закопченные кирпичи. Когда ребята спрашивали Олю, для чего собирать цветные стеклышки, она делала круглые глаза и таинственно шептала: "Кто наберет самые-самые-самые лучшие стеклышки, тот увидит чудо!"

Верила она в свое чудо или нет, точно не знаю. Мне верить очень хотелось. Вообще, когда есть тайна, жить делается интереснее. Это, конечно, мое мнение.

Сколько продолжалось наше помешательство, не помню, но как-то под вечер, когда за нами должны были вот-вот прийти родители, подскакивает ко мне Оля и шепчет:
- Бежим! Там кто-то был: кирпичи повернуты...

В первый момент я даже не понял, о чем она. Прибежали мы к тайнику, живо отбросили маскировку, дошли до фанерки, а ее-то нет. И стеклышек нет! И черного плюша как не бывало! А вместо всего на подстилке из травы - коробка. Представляете? Аккуратная картонная коробка, перевязанная ленточкой.

Мы даже лбами стукнулись, когда рванулись коробку вынимать. У меня руки дрожали, пока я узел на ленточке развязал, пока крышку открывал.

А когда открыл - хоть в обморок падай!

В коробке лежала сверкающая разноцветная игрушка! Странно, какая именно это была игрушка, у меня из головы выветрилось. Сияющая, вроде вся в огоньках... Скорее всего, елочное украшение.

Чудо? Еще какое! И вот ведь смех: я и теперь не знаю, кто нам такой подарок подстроил. Иногда мне очень хочется верить, что стекляшки, которые мы так старательно складывали в наш тайник, сами собой переродились в ту ослепительную игрушку... Чепуха? Но с другой стороны - сходят же люди с ума от экстрасенсов всяких, а тут я и вовсе слышал, что колдуны хотят свой профсоюз организовать.

Хорошо бы только, все тайны и чудеса были такими безобидными, как Олин тайник.

С того времени, как я побывал у Лехи дома, прошла, пожалуй, неделя. В гости к нам (чудно даже говорить - в гости!) пришел отец. Не спеша снял кожаную куртку, повесил на свое место - крайний крючок на вешалке, он всегда туда вешает. Принес польские сувениры - он последнее время ездил в Варшаву - и любимый мамин торт, весь обмазанный шоколадом, без крема, сухой внутри, вроде из вафель склеенный. Ну и цветочки.

Сначала мы попили чаю, мама поддерживала дипломатическую беседу на отвлеченные темы (как погода в Варшаве и тэдэ), а потом, когда эта дурацкая официальная часть завершилась, мы пошли с отцом прогуляться.

Было уже не светло, но еще и не вполне темно. Тускло. Теней мало, все в сиреневатом таком цвете воспринималось. Не скажу, что красиво, нет. Какой-то грязноватый налет лежал на улицах, на всем городе. Но все равно здорово - с отцом когда.
Люблю шагать с ним по городу. Папа не спешит. Идем и разговариваем. Никто нам не мешает. Иногда, если погода, конечно, хорошая, можно над рекой посидеть. Красота!

И в этот день мы шли, разговаривали про разное. Он меня про школу расспрашивал: с кем теперь дружу, как Оля в новом году учится, нравятся ли нам преподаватели...

И тут мне стукнуло - спрошу! И я спросил:
- А ты мог бы мне рассказать, как детей делают?
Странно, когда отец услыхал этот вопрос, у него сделалось неприятное, расстроенное лицо. И он замямлил такое... В жизни от него не ожидал: "Э-э-э... бэ-э... собственно говоря... можно предположить..."

Мне сделалось и противно, и почему-то жалко отца.
- Ладно, - заявил я с чувством собственного превосходства, - можешь не рассказывать: сам знаю.
- Знаешь? А для чего тогда спрашиваешь?
- Хотел, от тебя услышать, чтобы не сомневаться... - Здесь я чуть не брякнул про Леху, мой главный источник полезных сведений, но вовремя удержался.
- И что же ты сам знаешь? - вяло спросил отец.
- Могу поделиться,- предложил я и стал пересказывать сюжеты Лехиных картинок плюс его развернутый, комментарий. Что-то на меня при этом нашло - может, вдохновение. Говорил я, как бы не замечая слов, обычно нормальными людьми вслух не произносимыми. Меня несло. Тормоза не держали.

Отец терпеливо молчал, пока я не иссяк. Только тогда он спросил:
- Все?
Я кивнул головой и сжался: что теперь будет? Признаться, я уже жалел - не надо было затевать этого разговора и тем более ни к чему мне было солировать...

- Сущность предмета в общих чертах ты усвоил. А вот словесный твой понос - просто стыд и срам, сынок. Постарайся понять: только нищие духом, отпетые олухи могут купаться в грязи этих гнусных слов. Я думаю, похабщину изобрели человеконенавистники, серые, убогие люди. Они сгорали от зависти: не получалось у них любви-праздника, вот они и вызверялись, ожесточались... Тебе, сынок, еще не все пока доступно. Поверь мне поэтому на слово: не щеголяй словами ничтожных людишек, не путай правду с цинизмом.

Он помолчал немного и стал извиняться, что оказался совершенно неподготовленным для затеянной мной беседы. А мне... мне было непередаваемо стыдно.
- Извини, Кирюха. Больно ты быстро вырос. Никак я не предполагал, что уже время...

6. Маму я, конечно, люблю. Тут сомневаться нечего и спрашивать не надо: за что да почему? Мама - и все! А вот откровенно сказать: меньше, чем к отцу привязан. И в этом она сама виновата. Сколько помню, от нее одни "нельзя" слышу:
- Нельзя есть снег - горло заболит!
- Нельзя с куском по улице бегать - неприлично.
- Нельзя, когда сидишь на диване, поджимать под себя ноги - не дикарь.
- Нельзя шлепать по лужам - простудишься!
- Нельзя перебивать старших - неуважительно...
- И так далее и тому подобное.

Понимаю, мать хочет, как лучше для меня. Родительский инстинкт действует! Святое чувство материнства в ней говорит. Но надо все-таки и границы ощущать: невозможно на одном "нельзя" человека держать. "Льзя" тоже должно быть!

Говорю матери:
- Есть же закон борьбы за существование! Это не я выдумал, а сама природа установила. Естественный отбор тоже существует. Ты же не можешь отменить эти положения? Почему десантников я космонавтов специально на выживание тренируют? Между прочим, сам великий Руал Амундсен - слыхала? - уже мальчишкой на снегу спал, а позже котлетами из собачатины питался - и ничего, два полюса освоил! А ты говоришь: "Нельзя то, не смей это!.."

Но мою маму не собьешь.
- Не болтай глупостей! - И конец разговору. А бывает, и не конец, бывает, отрабатывает запасной вариант: - Станешь десантником, космонавтом или Амундсеном - тренируйся и выживай как угодно! Спи тогда на снегу, бегай по Северному или Южному полюсу босиком. Клянусь: я возражать не стану. А пока ты еще мой сын. Понимаешь? И при этом, один. Так что я за тебя отвечаю.

У меня много недостатков. Есть и такой глупый: терпеть не могу, чтобы последнее слово в споре оставалось не за мной. Злюсь.
- А почему, кстати сказать, я у тебя один? Нарожала бы еще штук пять - про запас и для спокойствия...
Такого разговора мать не поддерживает. Сразу губы в ниточку, слепому видно - обиделась. А подумать - чего такого особенного я сказал? Мама молодая, и жизнь есть жизнь...

А еще мою маму хлебом не корми - дай потолковать о пользе образования, необходимости владения иностранными языками и вузовском дипломе. В ее представлении диплом - голубая мечта и, понятно, непременная принадлежность каждого порядочного человека. При этом сама она если что-нибудь и закончила - маминого аттестата зрелости я никогда в глаза не видел,- то не больше, чем вечернюю среднюю школу; иностранными языками она тоже не владеет и ни к какому вузу никогда не приближалась. А намекни ей - так сразу на лице мировая скорбь, сразу вздыхать, охать:
- О чем говорить? Какие у меня были обстоятельства в детстве, какие условия...

Кстати сказать, какие тяжкие обстоятельства жизни были в маминой молодости, я совершенно себе не представляю. Теперь многие стали своими родословными интересоваться, а я что могу сказать? Есть у меня живая бабушка - матери мать. Старушка с легкой чудинкой. Очень она любит поговорить про Бога, про райскую жизнь и мучения грешников в аду. Но мне кажется, она на самом деле ни в какого господа не верит, а почитает только денежку! Ох, любит бабушка новенький рублик погладить! У нее при этом и лицо масляным делается...

Можно предположить, что, кроме бабушки, был у меня еще и дедушка. Но я его на этом свете не застал. Ни мама, ни бабушка никогда и ничего про дедушку мне не объясняли (правда, и я не особенно им интересовался). Фотографии дедушки, думаю, у матери имеются, но на стене не висят, в рамки не вставлены.

А что было раньше - перед бабушкой и дедушкой,- вопрос, извиняюсь, без ответа. Тьма.

Отец же вырос в детском доме. Его родители погибли в авиакатастрофе. Он пытался найти "концы", но совершенно безуспешно. Разыскал только совсем-совсем дряхленькую бабулечку, которая когда-то работала в детском приемнике и вроде бы какое-то время приглядывала за отцом. Папа ей к каждому празднику посылает красивые открытки.

А мама удивляется:
- Ну чего ты стараешься - она же тебя и помнить не может. Подумай: сколько вас через ее руки прошло, во-первых, и. во-вторых, прикинь, какого она возраста сейчас! Лет под сто!
- Помнит или не помнит - существенного значения не имеет: каждому живому человеку радостно получить привет от другого человека. Это, во-первых, если уж загибать пальцы. И, во-вторых, мне доставляет удовольствие писать старушке. И тут ничего ненормального нет - вполне естественное дело, если подумать минуточку, идти с добром к людям. И вовсе не обязательно ожидать за это благодарность или получать медаль "За заслуги"...

Особенно охотно отец говорит о доброте, был бы подходящий случай, об отношении к детям: вовсе не обязательно целовать ребятишек, гладить их по головешкам, подкармливать шоколадками и одевать, словно кукол. Нет! Главное - проявлять терпение! Слушать внимательно, не злиться, даже когда очень хочется разозлиться, отвечать на все вопросы, которые тебе задают ребята, а не можешь ответить, так не ври, признайся: не знаю. А еще папа любит порассуждать, что важнее: слова или дела? И, как дважды два, доказывает: доброе слово - ценность, конечно, большая, но даже маленькое полезное дело в сто раз важнее и дороже...

Но завести котенка папа мне никогда не позволял. Почему? Мне кажется, он и сам толком не мог объяснить свою неприязнь к кошкам.
- Терпеть не могу кошек,- говорил отец,- все подхалимки!
Тогда я принимался канючить щеночка, маленького, беленького, с черным мокрым носиком.
- Жалко, Кирюша,- говорил миролюбиво отец,- из щенка вырастает собака, а собаке простор нужен - лес, поле, земля, а не асфальт под ногами...

Единственное, на что он согласился, - купил мне золотых рыбок. Они красиво плавали в большом стеклянном пузыре и потешно разевали рты, как будто зевали.

Но с золотыми рыбками мне кошмарно не повезло. И тут я, кажется, кругом виноват - перестарался с кормежкой. В два дня все мои красавицы подохли. Отец, когда из рейса вернулся, ничего не сказал, хотя наверняка заметил: аквариум пустой, одна травка в нем зеленеет.

И больше в нашем доме никакой живности не было.

Когда я еще вырасту, когда смогу решать все сам, я собаку все равно заведу. И это будет немецкая овчарка. Обязательно овчарка, а не какой-нибудь декоративный песик величиной с варежку.

А у Оли знаете какой котище вырос?! Килограммов на двадцать! Серьезно. Здоровенный, тяжеленный и с характером - я тебе дам каким! Не к каждому приблизится, не всякому позволит себя погладить.

Олина мама говорит:
- У него очень развито чутье на хороших людей. Вот ты понаблюдай за ним - и убедишься.
Лично я наблюдаю, что ко мне Брешка подходит без отвращения и не возражает, когда я чешу ему за ухом. Даже наоборот: я чешу, а он начинает так звучать, будто в нем что-то булькает или закипает. При этом Брешка жмурится и - вот даю честное слово! - улыбается совсем по-человечески.

Нет, я не чувствую себя несчастным или сильно обделенным от того, что у меня нет персонального домашнего животного. Приходится терпеть. В конце концов, и у взрослых могут быть свои завихрения: все-таки люди.
Но я начал рассказывать про маму и нечаянно отвлекся. Извините.

Мама служит... Кстати, она совершенно не переносит этого слова - "служить" и всегда говорит о себе: "Я работаю". Но если соблюдать точность, мама, конечно, служит в отделе архивных фондов военного музея. Я бывал у нее на службе и вполне представляю, как она записывает на карточки наименования поступающих документов - единиц хранения, по-архивному, - как посылает, если надо, эти единицы на реставрацию, а с наиболее ценных снимает фотокопии.

Мне понравилось на маминой службе: порядок, чистота, тишина, все друг с другом обращаются исключительно вежливо. Например, маму только две или три женщины - они намного старше - называют Аней, а все остальные - "Анна Сергеевна" и только на "Вы". Словом, порядок у них там будь здоров - воинский! И мне совершенно непонятно, для чего мама в разговоре с незнакомыми людьми, когда речь касается ее работы, обязательно напускает тумана.

- Мы ведем исследования старинных, государственно важных документов... Фактология немыслима без скрупулезного подхода и объективного осмысления каждого исторического свидетельства... Документирование для науки и в науке не терпит умозрительности... - Вот в таком приблизительно духе обожает она высказываться. Плетет - и самой, небось, кажется, что люди думают, будто перед ними по меньшей мере доктор исторических наук или, на худой конец, старший научный сотрудник.

Но больше всего я не терплю, когда мама вроде бы даже с вызовом объясняет:
- Мой муж - рабочий! (Она всегда представляет отца так. Никогда не скажет - шофер. По ее понятиям, водитель автомобиля, шоферюга,- последняя, пожалуй, степень падения.) Мой муж - рабочий,- мать говорит, вроде бы извиняясь за отца, за его неполученное высшее образование и умоляет всем своим видом не высказывать ей сочувствия.

Маме жутко важно, что подумают, что скажут или всего только что могут сказать люди о ней, об отце, о нашей семье. Иногда мне даже кажется, маме не так важен смысл и суть дела, лишь бы сохранилась приличная декорация. Сто раз на дню она может повторить: "Так неприлично... Это неудобно... Это некрасиво... Не позорь меня... Не срами себя..."

А один раз за "неприличный" вопрос я даже от нее по морде схлопотал. Сидели на кухне и пили чай. Слушали Вахтанга Кикабидзе. Все было мирно, спокойно. Сам не знаю почему - был, очевидно, какой-то повод,- я спросил:
- Правда, я недоношенным родился?
- Что ты глупости болтаешь? - авансом рассердилась мама.
- Вы с отцом в октябре поженились?
- Ну и что?
- А я родился в июне... Так? Считай: ноябрь, декабрь, январь, февраль...
Я не успел досчитать даже до апреля - мать влепила мне такую затрещину, что я едва не слетел с табуретки и одно ухо перестало слышать Кикабидзе.

И за что? Жизнь есть жизнь, от нее нельзя спрятаться. Почему только взрослые упорно не хотят этого понимать? Самое простое - и мне и ежику понятное - стараются возвести в проблему!

7. Когда выяснилось, что память у меня не как у всех, Леха очень забеспокоился. Заметьте, не я - он! Такой уж человек: набит идеями или, как он сам любит говорить, "вариантами"...

- Что будем делать, Кирюха? Не пропадать же такому товару...
Насчет товара он любимое словечко своего папаши воткнул. Пал Васильевич готов все за товар считать: "Книжка такая-то - не товар, студенты. (Он нас всегда студентами величает.) Но прочитать надо". Увидит симпатичную женщину: "Боже, какой товар, а купца нет!" Даже про обыкновенную плюшку с изюмом тем же тоном: "У-у-у, товар - люкс!"

Я удивился: пусть есть у меня память, и даже сильная или вовсе не обыкновенная, но что же можно из нее сделать? И Леха предложил свой "вариант":
- Желаешь ребятам приносить пользу - подумай, какой урок легче вытерпеть - в сорок пять или в тридцать минут?
- Ну-у?
- Вот тебе и "ну"! Посматривай в умные книжки, запоминай всякую научность, лепи из нее вопросы! Учителя ужас как обожают себя показывать и будут отвечать, заливаться словами, а хоть Аверкина или меня, дурака, спросить не успеют. Один за всех! Кому, спрашивается, ура? Каретникову! Только с умом надо, чтобы на полном серьезе, с интересом на морде вопросы задавать...

Для начала на природоведении я спросил, как астроном Галле в 1846 году вдруг надыбал большую планету вашей Солнечной системы и почему ее раньше никто не заметил, такую здоровенную?

За "надыбал" мне от Марии Михайловны был втык, но все равно она стала рассказывать, что сначала, кажется, Леверье вычислил на основании возмущений Урана, что примерно в таком-то районе неба должна находиться громадная планета, вот с этой подачи Галле и удалось найти Нептун.

Мария Михайловна рассказывала с удовольствием, постепенно увлекалась, и мы узнали, что среднее расстояние между Землей и Солнцем в тридцать раз меньше, чем от Нептуна до Солнца, что Нептун обращается вокруг нашего общего светила за шестьдесят тысяч сто восемьдесят одни сутки. Это будь здоров сколько! Сто шестьдесят четыре с лишним года! Мария Михайловна назвала диаметр, объем и массу планеты, рассказала про спутник Нептуна - его открыл Лассаль...

Кто сколько запомнил - другой вопрос, но спросить никого в этот день Мария Михайловна не успела. Леха радовался и все меня нахваливал:
- Не голова - совет министров!

(Продолжение в следующем номере)